Вернувшись в каюту, он обнаружил на письменном столе кипу документов толщиной чуть ли не в два дюйма. Подумав о положенном ему по расписанию шестичасовом отдыхе и о том, как он его использует, Конвей застонал.
Внезапно ему отчётливо представилось, как бы он желал использовать эти шесть часов – посвятить их все толковой и потрясающе красивой медсестре Мэрчисон, за которой он в последнее время ухаживал. Но Мэрчисон была на дежурстве в родильной палате ФГЛИ, а совпадения периодов отдыха ранее, чем через две недели, не ожидалось.
Быть может при сложившихся обстоятельствах оно и к лучшему, решил Конвей и принялся за чтение.
Мониторы, которые обследовали звездолет ЭПЛХ,, предпочли, похоже, не ломать головы над переводом временных единиц пациента в земные и ограничились тем, что установили следующее: многие записи были сделаны несколько столетий назад, а некоторые были занесены в журнал за два с лишним тысячелетия до сегодняшнего дня. Конвей начал с наиболее древних.
Он довольно быстро понял, что журнал представляет собой не столько дневник – замечания личного свойства попадались в нем сравнительно редко, сколько перечень заумных технических сведений. Куски, в которых говорилось об убийстве, он оставил напоследок. Они поражали своей драматичностью.
«Мой врач изводит меня, – гласил заключительный отрывок, – он убивает меня. Нужно что-то предпринять. Он никудышный врач, раз позволил мне заболеть. Я должен как-то от него избавиться...»
Конвей аккуратно положил листок поверх стопки, вздохнул и приготовился принять позицию, более располагающую к творческому мышлению, то есть, закинул ноги на стол и извернулся так, что его голова легла на сиденье кресла.
«Сущий бред», – подумал он.
Составные элементы загадки – по крайней мере большинство из них, были налицо, и требовалось только собрать их воедино. Состояние пациента в госпитале опасений не внушало, но в иных условиях, несомненно, привело бы к его гибели. Рассказ двух иан о расе богоподобных, жадных до власти, но в целом благорасположенных существ и об их товарищах совершенно другого вида, которые всегда сопутствуют им и живут вместе с ними. Эти спутники меняются, потому что они, в отличие от ЭПЛХ, стареют и умирают.
Лабораторные отчёты: первый, письменный, который он получил перед обедом, и второй, устный, услышанный от заведующего отделением патологии, диагноста-ФГЛИ Торннастора. По мнению Торннастора, ЭПЛХ нельзя назвать бессмертным в строгом смысле слова, а мнение диагноста лишь немногим отличалось от неоспоримого факта. Однако, хотя теория о бессмертии ЭПЛХ была отвергнута, тесты показали, что его организм регулярно проходил омоложение.
К тому же было ещё эмоциональное излучение, которое Приликла улавливал до и в ходе неудачной попытки вылечить эпителиому. Приликла утверждал, что пациент излучает страх, беспомощность и смятение. Но, получив второй укол лекарства, ЭПЛХ впал в бешенство, а сила его мысленного излучения была такова, что оно, по словам Приликлы, едва не выжгло мозги маленького эмпата. Разъединить этот «залп» на отдельные эмоции Приликла не смог в основном потому, что его сознание было настроено на прежний, более миролюбивый уровень излучения, однако он согласился с предложением о наличии у пациента нестабильности шизоидного типа.
Конвей вжался в кресло, зажмурил глаза и позволил составным элементам загадки скользнуть на свои места.
Все началось на планете, где ЭПЛХ были доминирующей формой жизни. С течением времени у них развилась цивилизация, которая существенно продвинула медицинскую науку и открыла дорогу в космос. Продолжительность их существования увеличилась настолько, что сравнительно недолговечные существа вроде иан стали воспринимать их как бессмертных. Вполне извинительное заблуждение. Однако ЭПЛХ пришлось заплатить высокую цену: первым, должно быть, пропало стремление к воспроизводству рода, естественное желание смертных индивидов обессмертить свою расу. Затем распалась цивилизация как таковая, оставив после себя кучку межзвездных бродяг-индивидуалистов. А в итоге, когда миновала угроза чисто физического вырождения, наступил черед зашивания сознания.
«Бедные полубоги», – подумай Конвей.
Они избегали друг друга потому, что устали от однообразия.
Представьте себе: из века в век видеть те же фигуры с теми же ужимками и повадками! Они ставили перед собой столь внушительные по масштабам социологические задачи – подтягивание отсталых или заплутавших в своем развитии планетарных культур и прочая филантропия, – ибо обладали исключительными умственными способностями, имели в достатке времени, вынуждены были непрерывно сражаться со скукой и – главное – были, вероятно, весьма и весьма приличными ребятами. А из-за того, что частью цены за долголетие был постоянно растущий страх перед смертью, они обзавелись личными врачами, которое были всегда при них и, вне всякого сомнения, являлись для ЭПЛХ медицинскими светилами.
Но Конвей никак не мог понять того, почему ЭПЛХ так странно реагировал на попытки вылечить его. Впрочем, рано или поздно это наверняка выяснится. Что ж, теперь он знает, как ему поступить.
Торннастор заявил, что на любую болезнь найдется свое лекарство, но Конвей был не согласен с диагностом и намеревался применить хирургию – и применил бы ее, если бы не отвлекался на домыслы насчет того, кто его пациент, что он и откуда. И его не должно было тревожить ни то, что он имеет дело с полубогом-убийцей, ни остальные особенности этого случая.
Конвей вздохнул и поставил ноги на пол. Ему было так хорошо, что он решил поскорее лечь в постель из боязни заснуть прямо в кресле.